Александр Листовский - Конармия[Часть первая]

Вошедший сотник Красавин доложил, что в станицу прибыли квартирьеры кавалерийской дивизии генерала Фицхалаурова и что сам генерал будет здесь минут через двадцать. Тундутов входил в подчинение Фицхалаурову, и ему волей-неволей приходилось теперь вылезать из-под теплого одеяла.

— Парбле! — князь присел на кровати и взял бриджи со стула. — И выспаться не дадут! Ну на что это похоже? Нет, так нельзя воевать, — продолжал он, одеваясь. — Надо кончать. Уеду к черту в Париж, — решил он неожиданно. — Посмотрим, как они тут без меня! — Он поднял голову, чтобы отдать распоряжение Красавину, но того уже не было в комнате.

— Сотник! — крикнул князь. Красавин появился в дверях.

— Что прикажете, господин полковник? — спросил он.

— Попросите ко мне есаула Буренова, — приказал князь.

Вошедший есаул внешностью своей убедительно подтверждал теорию Дарвина о происхождении человека от обезьяны. Особенно подчеркивали это сходство вытянутые в трубку толстые губы. Этот звероподобный человек с длинными цепкими руками выполнял у Тундутова самые деликатные поручения.

— Вот что, Буренов, — начал князь, — Фицхалауров едет. Вы понимаете?

— Понимаем, — отвечал Буренов с готовностью.

— Так вы поищите по станице. Смотрите не подведите — старик молодых любит.

— В школа идем, — предложил Буренов.

— Ну, можно и в школу, если там найдется что-нибудь подходящее, — согласился Тундутов. — А вы, сотник, потрудитесь предварительно поговорить с ней.

— Слушаю, — Красавин звякнул шпорами. — В таком случае разрешите нам вместе отправиться?

— Идите…

Буденный спешил к станице Аксайской. Бригада шла рысью. Мягко постукивали колеса пулеметных тачанок, С глухим гулом катились орудия. Прошли уже большую половину пути, и приуставшие лошади звонко щелкали — «забивали» подковами. Бойцы поглядывали вперед в ожидании большого привала. Холодный ветер, с утра бивший в лицо, несколько стих, и в воздухе закружились первые в этом году легкие снежинки.

— Ну авось и потеплеет, — сказал Дерпа, ехавший позади эскадрона вместе с Иваном Колыхайло и Хабзой.

— Плохое дело, когда мороз, а снегу нету, — подтвердил Иван Колыхайло. — И коням плохо бежать.

— Наш маленько нос морозил, — сказал Хабза. Он снял варежку и потрогал кончик горбатого носа.

Солнце садилось. В темнеющем небе начали проглядывать звезды. Они поблескивали то тут, то там, словно постепенно утверждались на небосводе. Вновь подул резкий ветер. Дерпа достал из кармана какую-то ветошку и обмотал шею,

— Холодно, брат? — спросил Иван Колыхайло.

— А то? У тебя полушубок, а у меня шинель на рыбьем меху, — пошутил Дерпа. — Эх, привала долго нет! Погреться бы!

— Да-а! Я бы сейчас за бутылку самогона босиком с крыши на борону прыгнул, — сказал любивший выпить кузнец.

— Нет, я не про то. Мне бы чайку, да погорячей.

Впереди, на фоне совсем почерневшего неба, ярко загорелась Полярная звезда. Послышался собачий лай. Вскоре из мрака возникли строения. Замелькали огни. По колонне передали приказание — на квартиры становиться повзводно. Заскрипели ворота. Бойцы развели лошадей по дворам.

Катя распоряжалась у санитарных линеек, расставляя их на большом базу казачьего куреня. Ездовой Макогон, за последнее время очень привязавшийся к девушке, сбегал в дом, договорился с хозяевами и приготовил для Кати горницу. Хозяин, старый казак, узнав, что у него будет стоять санитарная часть, начал тут же сильно прихрамывать в надежде выпросить какого-нибудь средства от ревматизма.

Катя уже собралась было направиться на квартиру, когда услышала знакомые шаги и оглянулась.

— Олеко! — радостно вскрикнула девушка. — Как хорошо, что вы пришли!

— Я принес вам обещанное, — сказал Дундич, доставая из-за пазухи небольшой сверток полотна. — Вот, пожалуйста. Только здесь всего четыре аршина. Это все, что я мог достать.

— Я вам очень признательна, — благодарила Катя. — У нас совершенно кончились перевязочные материалы. Приходится бог знает чем бинтовать… Ну, пойдемте ко мне, — пригласила она.

— Нет, простите, сейчас я не могу. — Дундич нерешительно кашлянул. — Я на минутку. Комбриг дал мне поручение. Я зашел проститься.

«Значит, что-то очень серьезное», — подумала Катя, испытывая какое-то неотчетливое чувство тревоги.

— И надолго? — спросила она.

— Право, не знаю. Все будет зависеть от обстоятельств.

— Да-да, конечно, кто может знать.

— Вы чем-то взволнованы? — спросил Дундич, улавливая в голосе девушки тревожные нотки.

Катя вскинула на него глаза.

— У меня сегодня какое-то странное состояние, — помолчав, заговорила она. — Как-то тоскливо. Отчего бы это? Со мной так еще никогда не бывало.

— Опять о доме? — Дундич подвинулся к Кате. — Я же говорил вам, что ничего нехорошего не может случиться, — успокаивал он с радостным сознанием того, что эта чудесная девушка любит его. — Однако мне пора.

— Подождите. — Катя удержала его мягкой теплой рукой. — Я хотела вам сказать…

— Да?

Кате хотелось сказать, чтобы он берег себя, но, хорошо зная его пылкую, порывистую и стремительную натуру, она тут же решила, что говорить это было напрасно.

— Вы очень храбрый человек, Олеко.

— Это я-то храбрый? — Дундич усмехнулся. — Я отчаянный трус, Катя. Это у меня еще с детства… Кстати, вы читали рассказ Эдгара По «Черная кошка»?.. Нет? Очень страшный рассказ. Мне бабушка читала, удивительно хорошая была старушка. Так к концу рассказа я забрался с ногами на стул. Мне тогда лет десять было. И вот до сих пор хорошо помню… Нет, не смейтесь, я серьезно говорю. А что такое храбрость? Это умение держать себя в руках. Это, кажется, я немного умею.

— Товарищ командир! — позвал от ворот голос. — Лошади поданы.

— Иду! — откликнулся Дундич. — Ну, прощайте, Катюша. — Он взял ее руки в свои. — Скоро увидимся. — Тряхнув выбившимися из-под кубанки вьющимися волосами, Дундич пошел со двора.

А она все стояла и, ощущая, как предчувствие чего-то недоброго щемило ей сердце, оглядывала свои руки, которые он так крепко пожал…

Сильно морозило. Молодой казак Аниська, высказывавший суждение, что уряднику Фролову есть за что воевать, ходил патрульным вместе с товарищем у дома станичного атамана и, поеживаясь от холода, прислушивался к доносившимся сквозь ставни звукам. Шел четвертый час утра. Только что взошедший месяц ярко светил среди разорванных туч.

— Аниська, пусти меня погреться! Совсем к черту замерз, — постукивая каблуками, просил второй патрульный, такой же молодой сутуловатый казак.

— А ежели урядник выйдет?

— Да он спать горазд. Пушкой не разбудишь.

— Ну ладно. Иди. Только недолго, смотри… Табачку там расстарайся!

Отпустив товарища, Аниська вскинул винтовку на ремень и медленно пошел вниз по улице. Под ногами поскрипывал обильно выпавший снег. «Да, — думал он, — и когда войне этой конец? И не поймешь, за что воюешь… Ну, Иона Фролов, конечно… Кожелуп добрый. Одних коней тридцать штук было… А мне что? На кой мне эта война?.. Нет, хватит. Перейду до красных — и точка!»

Аниська поднял голову и прислушался. Из школы доносились приглушенные ставнями крики. Он оглядел окна. Сквозь щели в ставне пробивался неясный свет. Аниська вскочил на завалинку, прильнул к щели и задрожал. Два урядпика сидели на спине и ногах разложенной на полу обнаженной женщины. Два других, взмахивая руками, секли ее шомполами. Тут же находились и офицеры. В одном из них, с перевязанным глазом, Аниська признал сотника Красавина. Другой офицер, с вытянутыми в трубку толстыми губами, был ему незнаком. Анись-ке захотелось закричать, ударить прикладом в окно, но он удержался, зная, что расправа могла постигнуть и его самого. Он спрыгнул с завалинки и, весь дрожа, направился к дому станичного атамана. В его ушах все еще стояли страшные крики учительницы.

«Да что же это делается? — думал он. — Разве есть такой закон девок тиранить? Пойду доложу генералу. А может, прогонит? Не по команде. Нельзя… А, да уж все равно!»

Месяц зашел за тучи. Станица окуталась мраком, и лишь кое-где мерцали огни. Аниська подходил к дому атамана. В эту минуту из-за угла метнулась фигура, и сильный удар по голове сбил его с ног. Потом чей-то голос тихо сказал:

— Тащи, ребята, его…

— Казак?

— Так точно. Казак станицы Семикаракорской Ани-сим Конкин, — придерживая рукой ушибленное темя, быстро отвечал Аниська с бодрой готовностью, словно хотел поскорее высказать то, о чем ему так долго приходилось молчать. — А вы кто такие будете? Красные? Очень даже приятно.

— Сомневаюсь! — усмехнулся усатый командир в плечистой бурке, сверкнув на него зеленоватыми глазами. — Ну вот что, приятель: прямо сказать, если хочешь жить, то говори правду. Первое дело, скажи нам, какие части тут стоят. Только не ври. А то разговор будет короткий.